"Мне было суждено стать бледной тенью Парфенова"

Нетрезвая журналистка Ольга Бакушинская на приёме в честь юбилея газеты "Известия" назвала "говном" комментатора Максима Соколова. "Пошла вон, пиздюлина!",- ответил комментатор

Скандальная жизнь Ольги Б.

Ольга Бакушинская

Журналистка Ольга Б. на приёме в честь юбилея газеты "И" назвала "говном" комментатора Максима С., а потом облила его вином на глазах у чиновника Виталия И. и работодателя Николая С.

Мокрая харя или «Пострадавший за правду»

Ольга Бакушинская, редактор отдела медиа газеты «Известия»

Максим Соколов

Много месяцев назад, когда погибла Анна Политковская, а всякая мерзкая шушера начала полоскать её имя, одним из первых «разведчиков» свой «подвиг» совершил Максим Соколов. Накропал статейку, которую и цитировать особо не хочется. Грязь. Поскольку Соколов в редакции не появляется, а своё творчество посылает по электронной почте, я прямо по электронной же почте и отправила ему письмо. Пообещала набить морду при первой же встрече, не смотря на разницу в весовых категориях. И объяснила, кстати, за что. В основном за его шайку, которая погубила мою страну.

Шли дни. Шли они, шли и пришли к юбилею газеты «Известия», ознаменовавшимся торжественным ВИП-приемом. Пришла я, значит, туда во вполне радужном настроении, музыка играет, нарядные люди ходят. Вдруг вижу, ба! Максим Соколов. Первое, чем он меня поразил – росточком. У меня самой метр шестьдесят пять, не модельная длина, а он ещё на пол-головы ниже. Бороденка свисает до пупа спутанная, взгляд тусклый. Бить такого – себя не уважать. Да и не хотелось, честно говоря. Потому что хоть я и пассионарий отмороженный, но не могу не понимать, что девяносто лет газете – большой праздник. И присутствующие мне ничего плохого не сделали, чтобы я им его портила. Даже пожалела, что запальчиво пообещала «при первой встрече». Могла бы при второй и третьей, прихватив пятую. Но я в смысле обещаний — сущий герой Вальтера Скотта. Умру за собственную честь.

Ну и я тихо подвалила к персонажу, который стоял как назло с Виталием Игнатенко(пол-беды) и Николаем Сенкевичем. Большая беда, поскольку от начальника Газпром-медиа зависит моё пребывание в газете. Но нам ли, айвенгам, обращать внимание и пр. Впрочем, я и тогда не хотела скандала и мордобоя. Подошла и тихо сказала Соколову на ухо:

— Максим, я Ольга Бакушинская. Морду бить, конечно, не буду. Не цирк. Но говно вы большое.

Дальнейшее, очевидно, не явилось откровением для Максима(ему ли себя не знать?), но меня поразило. Этот гном стал вдруг возбужденно бегать вокруг меня и визжать тонким-претонким голоском:

— И вы, ах, ах, и вы тоже говно, и вы тоже говно!

Потом забился:

— Пошла вон, п…а!

Дальше все как в замедленной съёмке. Я понимаю, что будет драка и автоматически смотрю на руки. А руки несвободны. В правой — полный бокал вина. Мгновенная мысль: «Не успею поставить! Что делать?» Автоматический жест, как будто не мой. Следующий кадр – Максим Соколов замер в шоке, а по лицу его течет жидкость, стекает на бороду и дальше по рубашке. А я пошла по своим делам под ужас Игнатенко: «Кто это?» Отвечаю: «Это, Виталий, конь в пальто!»

Одна моя коллега зааплодировала, другая закричала: «Браво!» Некоторые подошли, некоторые немедленно растворились в пространстве. «Отодвинулись от трупа!» — мрачно пошутила я. Максим Соколов утерся, к нему подошел Михаил Леонтьев и утешил: «Вы пострадали за правду!»

Господа, помните известный плакат? Надпись чёрной икрой по красной «жизнь удалась»? Вот и мне удалась. Даже не смущает, что повторила подвиг Жириновского. А для читателей у меня подарок. Если вас тоже, как и меня, корежит от опусов Максима, теперь читая их, вы можете представить Соколова в вине.

… Но всё-таки, господа, каков? В колонках все Плиния-старшего цитирует и по латыни чешет в сторону Путина, а в жизни такой лексикон. Фу! Говно!

"Мне было суждено стать бледной тенью Парфенова"

В продолжение темы

Ольга Бакушинская, не редактор отдела медиа газеты «Известия»

В голливудских фильмах среди десятка бродячих сюжетов есть и такой. Некий маленький человек или почти маленький человек оказывается в ситуации нелегкого нравственного выбора. Допустим, его просят дать показания на комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, как в годы маккартизма. Варианта два. Первый – дать показания и продолжить получать хорошую зарплату. Второй – не дать показания и быть уволенным. Маленький человек колеблется и мечется. У него дети, кредит и привычка к сытости. В финале он все же делает выбор в пользу чести. И даже уволенный бегает чрезвычайно довольный. Буквально в счастье немыслимом. Я долго не понимала, что именно его делает счастливым… Сейчас объясню.

Он действительно счастлив. Вот и все. История один раз происходит как трагедия, другой, как фарс. Мне было суждено стать бледной тенью Парфенова, выдавшего корпоративный секрет все в том же холдинге. Ведь его уволили не за сюжет с вдовой Яндарбиева, а за то, что дал интервью «Коммерсанту» по поводу цензуры. Меня тоже уволили не за то, что плеснула вино в рожу Соколова (см. мою статью «Мокрая харя…»). А за то, что написала об этом. Вынесла «мусора» из избы. С точки зрения «корпоративной этики» как её понимают в Кремле — все верно. Поэтому я не буду ни в коем случае рассказывать, как именно это происходило. Поверьте, что было мирно с обеих сторон. Просто моя сторона лучше понимает мотивировки противоположной. Её жизнь и её чувства. Потому больше жалеет.

Расскажу про свои ощущения. Мои друзья даже злятся, почему они нервничают за меня больше, чем я за себя. Мои дорогие, я пока купаюсь в том, что мне открылось. Меня всегда что-то удерживало от того, чтобы сказать подлецу, кто он есть. У меня дети, кредит и привычка жить в сытости. И, как я теперь-то понимаю, меня мучил внутренний разлад. Вроде сама подлостей не делаю, но…

Это получилось случайно, но как же хорошо оказалось за той дверью. Соколов, с меня бутылка! Оказалось, что выдавливать раба легче, чем кажется. Я понимаю, что через неделю я вспомню о кредите и прочем, но странно, кажется, что если я даже не вспомню, все утрясется как в одесском анекдоте: «Сара, ты жарь, рыба будет!» У меня оказалось какое-то фантастическое количество верных друзей, а ложные друзья отвалились сами. Этот, последний эффект моего увольнения, можно считать самым главным.

Ну, бывают люди с роковым наследством. Совесть могут уговорить, а честь нет. Наследство тяжелое, но тащит. Я не горжусь, мне в наше время, в нашей стране было бы лучше без эфемерного «причиндала». Но уж если есть, давить на него не стоит. Я это поняла, когда давление сняла.

Я не раскаиваюсь ни в чем. Все люди имеют право жить по-разному. Лишь бы им было комфортно. И кормить тот орган, который у них основной. У меня основной оказалась панская гордость. Придётся учитывать. А пока я летаю по Москве, как Маргарита: «Свободна! Свободна!» Так хорошо, что даже нет желания залететь в квартиру Латунского. Бог с ним! Тюрьма отпирается снаружи, а свобода изнутри.

И вообще. Облить ничтожество из бокала – поступок женщины высокого класса. Во все времена.

Свидетели свидетельствуют, что стоял МС вовсе не с Сенкевичем и Игнатенко, а с Лившицем и Леонтьевым, но гражданка Б была не трезва, а потому разницы не заметила. И слова свои не прошептала на ухо, а громко произнесла, и МС вокруг неё не бегал и про говно не кричал. Послал внятно — это да. А она что ждала, что он скажет что-то типа "спасибо вам за ваше мнение"?

"Пошла вон, пиздюлина"

shubinski: И все же — по поводу инцидента. А Вы правда в ответ на словесное оскорбление назвали её "говном" и "пиздой"?

maxim_sokolov: Все моё общение с ней состояло из трёх слов. Пошла вон, пиздюлина

Для контроля

Позвонил с "Эха" С. Л. Доренко и завлекал в эфир для дачи разъяснений по делу Бакушинской. Я сообщил ему, что по вопросу об её увольнении ничего не могу ему сообщить, поскольку все, что я сказал по телефону позвонившему мне на следующий день В. К. Мамонтову, ограничивалось двумя фразами:

1. "Да и черт бы с ней";

2. "Все вздор, не берите в голову".

Что было до на Тверской, 18 и что было после, я не знаю. Вызнавать не намерен, гадать тоже.

Сообщать какую либо новую информациюи какие-либо ещё соображения по поводу инцидента -- сказал я Доренко -- я не желаю, поскольку газета, где я работаю, уже и так со своим юбилеем достаточно обосрана. Любые публичные разъяснения обозначают новый информационный вброс и новое обосратие, а я не желаю дальнейшего обгаживания "Известий", поскольку есть корпоративная этика.

Просил его, если захочет цитировать, делать это без искажений, но поскольку всякое бывает, решил, что лучше записать.